Сегодня отпевание духовника Данилова монастыря Москвы – архимандрита Даниила (Воронина). Новопреставленного вспоминает духовный сын – настоятель храма Пророка Божия Илии на Воронцовом поле протоиерей Александр Тихонов.
Молодые там, где интересно
Архимандрит Даниил (Воронин)Помню, мне было лет 12, я пришел было в Данилов монастырь. Там тогда еще располагалась детская колония. Мне и говорят:
– Мы тебя сейчас сюда засадим! Вот только зайди, здесь и останешься!
Я обошел монастырь вокруг. Подошел к храму Воскресения Словущего. Разорение было полное. Где сейчас Даниловская гостиница, там был железобетонный забор, а за ним – свалка. Там было свалено оборудование Метростроя. Всё кругом заросшее. Там, где сейчас Патриаршая резиденция, был филиал завода холодильников. Постоянно заезжали какие-то электрокары, ящики завозили. Что-то грузили, разгружали. Возня несусветная. Но как-то всё безжизненно, безрадостно. Дух такой спертый…
А потом слышу: «Данилов монастырь Церкви отдали!» Произошло это летом 1983 года. Я – туда. Первый, кого я там увидел, был отец Рафаил (Шишков) – тогда еще то ли протоиерей Павел, то ли – уже в постриге, до схимы – отец Алексий. Храмы в монастыре еще не действовали. Только нынешний храм Преподобного Серафима Саровского был уже обустроен под часовенку. Вот там, за ящиком, и стоял будущий схимник. Свечи, иконки можно было приобрести. Ни о каких книгах тогда еще и речи не было. Тогда вообще всё Предание изустно друг другу передавали.
Чувствовалось: жизнь там уже другая. Это всё как-то в воздухе уже растворено. А меня всё никак не впускают (школьник: боялись – власти придерутся)! Хотя молодежь уже подтягивалась к монастырю. Особенно на выходных. Мы к любой работе были готовы. Вертелись там, лишь бы нас только начали брать в оборот.
Встреча с ним стала для меня и моих близких во многом в жизни определяющей
Я потом прямо ликовал: попал в дорогую мне среду! Весь окунулся в стихию возрождения. Забросил учебу. Самое интересное, было очевидно, происходит здесь. На каникулах вообще каждый день в обители пропадал.
В сентябре, помню, вернулся в школу да стал одноклассников «вербовать». Двое-трое со мной несколько раз съездили, да, видно, дома на них давление оказывалось – я-то как-то смог со своими родителями всё уладить, они потом все к отцу Даниилу ходили, очень уважали его. Батюшка содействовал потом Крещению моих двоюродных братьев. Встреча с ним стала для меня и моих близких во многом в жизни определяющей.
Как отец Даниил стал первым насельником Данилова монастыря
Отца Даниила я как-то сразу заприметил. Тогда и братии-то немного было. Возглавлял обитель отец Евлогий (Смирнов) – ныне архиерей на покое.
Литургий в обители тогда еще не служили. Монастырские храмы были в жутком состоянии. Братия обзавелась небольшим автобусиком-рафиком, ездили на службы в более-менее сохранный Донской монастырь. Шофер еще, помню, замечательный был – такой Владимир Иванович. Люди вообще все изумительные собираться стали.
Знаете, как отец Даниил в Даниловом монастыре оказался? Я потом как-то, уже учась в семинарии, с отцом Ионой (Карпухиным) разговорился, – ныне это тоже архиерей на покое. Он мне и рассказал:
«Да-а-а… Отец Даниил! Помню! Виктор его звали, Воронин. Окончил у нас тут Московскую семинарию. И все однокурсники-выпускники уже разъехались, а он всё долго не уезжал, ходил тут по лавре. Задумчивый. Встречаю его как-то:
– Виктор, что это ты не уезжаешь? В академию поступать будешь?
– Да нет…
– А что, жениться надумал?
– Нет.
– В монастырь?
– Да, в монастырь пошел бы…
И в этот момент как раз открывается дверь в академическом корпусе, где мы стояли, – входит отец Евлогий. А его только-только назначили наместником Данилова монастыря.
– О! Отец Евлогий, иди сюда! – кричу ему. – Вот первый тебе насельник!
Отец Евлогий спрашивает его:
– Согласен идти в монастырь?
– Да, пойду.
И всё!»
Так отец Даниил и стал первым насельником Данилова монастыря.
Бартер по-монастырски
А познакомились мы вот как…
В единственной действующей тогда часовенке Преподобного Серафима Саровского затеяли было ремонтик, что-то красили. Я там тоже крутился. Что-то приносил, уносил. Потом мне какое-то ответственное послушание дали. А у меня тогда уже со зрением плохо было, но очки я, по детской дурости, носить стеснялся. И вот подхожу отчитаться, говорю-говорю… А мой «начальник» на корточках сидит и стенку невозмутимо красит. Слушает внимательно, но вполоборота. Я как всё рассказал, он и повернулся… Смотрю – отец Даниил!
– Ой, – говорю, – обознался!
А он так улыбнулся: мол, может, и нет…
Так, потихонечку, батюшка и стал моим духовником. Это где-то в 1984-м году мы с ним так впервые соприкоснулись.
Батюшку тогда келарем назначили. Управлял он закупками, готовкой. Ко всему очень добросовестно относился. Все повара его очень любили. Все у него окормлялись, исповедовались. Какие там потрясающие люди тогда собрались! Глубоко верующие, церковные. Там была такая раба Божия Татьяна, сейчас она монахиня Митрофания в Крестовоздвиженском монастыре в Домодедово, под Москвой. Этим летом, когда батюшка был уже болен, я поехал к ней, говорю, а она:
– Знаю! Реву целыми днями!
Отца Даниила невозможно забыть. Все, кто с ним знакомился, – это уже навсегда
Отца Даниила невозможно забыть. Все, кто с ним знакомился, – это уже навсегда. Такое предчувствие вечности, данное нам уже в опыте этих быстротекущих дней. В монастыре всегда прежде всего духовные связи актуализируются.
Как же мы все уже тогда отцу Даниилу подсобить старались. В нем была такая чистота, – это всё равно, что Богу угодить: ничем не замутненная радость! Я ему постоянно ящики какие-то с провизией таскал. Что-то разгружали, переставляли, разбирали… Это всё внешнее. А внутренне – ты просто черпал и черпал радость от соприсутствия с ним! Это бартер такой, где твоя лепта мизерна по сравнению с тем, что ты получаешь.
След в след – экстрим в духовном продвижении
Батюшку довольно скоро избрали духовником всей братии. Достойнейший выбор. Человек на своем месте оказался. Я не помню в монастыре ни одного брата, который бы плохо, с обидой, негодованием отозвался о нем. Потому что батюшка относился к любому своему послушанию чрезвычайно ответственно. Требовательно к себе, милосердно – к другим. Так из него и получился духовник – не отец, а скорее мать. С какой он чуткостью опекал! Особенно новопостриженных. Сидят они там, в алтаре (после пострига братия три дня – во Святая Святых – О.О.), а он:
– Ой, надо пойти проведать отцов новопостриженных.
Я не помню в монастыре ни одного брата, который бы плохо, с обидой, негодованием отозвался о нем
Пойдет, почитает с ними там молитовки. На трапезу их отведет, сопроводит обратно.
Самого его постригал еще отец Евлогий. Это был первый постриг в монастыре. Их тогда с отцом Рафаилом постригли. Виктора Воронина нарекли Даниилом – в честь святого благоверного князя Даниила Московского. А отца Павла Шишкова назвали Алексием – в память Алексия, человека Божиего. Потом, при постриге в мантию, отец Даниил уже Даниила Столпника получил в Небесные покровители, а отец Алексий – святителя Алексия, Митрополита Московского (а потом, уже в схиме, Рафаилом стал).
Все последующие годы, будучи уже и митрополитом, владыка Евлогий очень уважал отца Даниила. А как тот почитал старшее духовенство! Всегда, когда где-то приходилось бывать, отец Даниил всегда с большим интересом слушал, расспрашивал старых священников: «А как раньше происходило то, это? Как молились? Служили как?» Традиция была ему важна. Преемство. Узок путь (Мф. 7, 14), опасен, – те, кто всерьез задумываются о спасении, стараются идти за опытными подвижниками след в след. Понимают всю ответственность, осознают, какова цена ошибки. Тем более что и других ведут за собою.
Жалко, что сейчас как-то всем на всё точно наплевать. А он знал, что без этого связующего нас с предшественниками снаряжения-подстраховки – никак.
«Хоть Евангелие почитаю»,
или Все аргументы в пользу другого
Каждый день утром и вечером в храм на службу ходил. На все службы! Всегда готов был подменить: если кто-то заболел, кому-то куда-то отъехать надо… Он, как палочка-выручалочка, вместо чередных иеромонахов служил. Сам в отпуск не поедет, пусть другие отдохнут. Отцы Даниил и Рафаил (Шишков) на палубе теплоходаА если и выберется, то всё по святым местам. Мог кого-то и из духовных чад с собой взять. На Валаам, помню, вместе с ним ездили. И в отпуске он вовсе не расслаблялся…
Если не возился с кем-то, так молитву усиливал. Когда домой, на Рязанщину, в родные места, вырвется на немножко, – закроется в родительском домике и пробудет там некоторое время в режиме отшельника – в созерцании да сугубой молитве.
С Иоанно-Богословским в Пощупово монастырем у него была какая-то особая внутренняя связь, никогда не прерывалась. С земляками был молитвенно близок – владыку Симона (Новикова), тогдашнего правящего архиерея Рязанской епархии, очень почитал, отца Авеля (Македонова), владыку Варнаву (Кедрова), – он тоже из Рязани. Они все не в одиночку на духовном фронте воевали, поддерживали друг друга.
Перед семинарией – это где-то году в 1988-м, – я помню, работал уже в Даниловом монастыре, был дежурным по храму. В мои обязанности входило, в частности, утром храм открывать, а вечером закрывать. Батюшка уже тогда далеко за полночь Исповедь мог принимать. Я уже падаю, с ног валюсь, начинаю ходить из угла в угол, чтобы не уснуть.
– Александр, давай ключики, мне оставляй, – вдруг услышу, – я сам всё закрою. Иди отдыхай, поспи.
А сам-то он надолго еще оставался! Утром, смотришь, – на раннюю идет! Когда же он спал? Да и спал ли? Ему же еще и правило к литургии прочитать надо было. А потом и на поздней, смотрю, с кем-то всё еще стоит, беседует… Как мать! Со всеми нянчился духовно.
Помню, батюшка как-то был такой уставший, совсем выбившийся из сил. Еле на ногах стоит. И тут его атакуют:
– Батюшка, пособоровать надо!
Ехать далеко… Другой бы нашел массу отговорок, а он:
– Хоть Евангелие почитаю – (там же во время соборования семь раз Евангелие читается и столько же раз Апостол, – о.А.).
Точно так же, если причастить кого когда надо было, тут же собирался и ехал.
Покаяться и забыть! Глаза и уши впредь беречь. И стараться молиться
Безотказный отец Даниил человек. Этим качеством многие, к сожалению, злоупотребляли. Его просто толпы преследовали. Хотя я и по себе знаю, это, наверно, и другие чувствовали: хотелось быть рядом с ним. Поэтому, возможно, ему и докучали подчас даже нелепыми вопросами – всё равно, что спрашивать, лишь бы рядом побыть. От него такой дух успокаивающий исходил, благодать Божия! В этом сложно себе отказать, – известный эффект соприсутствия духовному человеку.
Идет, помню, батюшка от трапезной до келлии, и это часами продолжается: один подойдет, второй, третий и т.д. Батюшка всех выслушивает, молится, отвечает.
Батюшка – утешитель. Исповедоваться у него было легко. Он никогда не давал никаких тяжелых правил, епитимий, бремена неудобоносимые не налагал (ср. Мф. 23, 4). Всё ему можно было сказать.
Батюшка – утешитель. Исповедоваться у него было легко. Он не давал никаких тяжелых правил, бремена неудобоносимые не налагал
Про Исповедь отец Даниил так наставлял:
– Вот, надо покаяться и забыть! А то покаются – и давай снова расковыривать… Нет, не надо. Покаялся и забыл.
Батюшка всегда давал на Исповеди человеку самому высказаться, обличить себя. Только если что-то скрывать было вздумаешь, даже невольно что-то скажешь, а дальше ступор – он тут же за твоим «а» тебе «б» говорил… И дальше раскручивал. Все наши грехи у него были на виду. Тут же и помолится с тобой, повздыхает.
Я и сам к нему потом посылал прихожан, если были у кого, казалось, неразрешимые ситуации. Многих он мирил. Даже ехал для этого к кому-то специально. Никому не отказывал.
Наставлял:
– Дружочек, время такое: береги глаза и уши (это чтобы гадости никакой не видеть, не слышать). – Всё время старайся молиться.
– Батюшка, знаете, бывает молитва такая никчемная: языком мелешь, а голова не весть о чем думает, – посетуешь ему порой, а он:
– Молись всё равно, читай! Это как, знаешь, когда молоко в масло взбивают: болтают его в кувшине, болтают… Вот так и молитва. Ты молишься, всё равно у тебя всё это на языке, в сердце, на памяти, в уме, пусть пока и неосознанно, болтается, но так выработается навык. Молись! Старайся давай!
Укрощение бури
А какой у него был дар рассуждения! Как этого качества людям сейчас не хватает.
Спрашиваешь его о чем-то, что-то ему говоришь-говоришь. А он так стоит, глаза закрыты. «Спит, что ли?…» Нет, не спит! Слушает тебя, вникает, молится. Раз, откроет – взгляд такой сосредоточенный:
– Давай-ка лучше вот так, дружочек, сделаем-поступим.
Помню, у меня был выбор: в два храма меня звали. Первый – к отцу Димитрию Иванову в церковь Святителя Димитрия Ростовского в Очаково (ближе к моему дому, где я жил тогда, в Тропарево), а второй – Святых Флора и Лавра на Зацепе. И вот я спрашиваю:
– Батюшка, куда пойти? Вроде мне и там, и там нравится…
Батюшка помолился.
– Ну-ка давай-ка, дружочек, поближе к нам, к монастырю.
(Это значит, у Павелецкой в храм на Зацепе).
А еще был случай: сразу после окончания семинарии меня стали в Подмосковье звать – чуть ли уже не место мне среди клира одного прихода определили. Мне и самому вроде там всё приглянулось. И в то же время я – коренной москвич: как это я Москву оставлю? Хотя вроде меня туда так настойчиво уговаривают, уже, считай, уговорили…
– Нет, Александр, – вдруг сказал, как отрезал, батюшка, – ты давай-ка из-под непосредственно омофора Святейшего Московской городской епархии не уходи. Здесь оставайся. Тебе будет там тяжело. Это ты сейчас так говоришь. А если пойдешь туда, тосковать по Москве начнешь, тяжело тебе там будет. Оставайся, тут служи.
Помню, я тогда принял батюшкин наказ. А потом опять – всё равно сомнения мучают. Стоял я как-то у могилки тогда еще не прославленного отца Аристоклия на Даниловом кладбище – внутри буря: как бы мне утвердиться?.. И Господь дал знак – точно море утихомирил (ср. Мф. 8, 26). Не знаю: может быть, по молитве духовника. Панихиду там тогда служили. И одна раба Божия стопку иконок на могилку положила. Народ быстро их расхватал. А меня она укоряет:
– Что ж ты там стоишь, не подходишь? На, бери! Иконок не осталось, но вот – с могилки старца такая тебе картина!
Взял, смотрю: град Москва! А над ним – сонм святых. Всё понятно стало.
У отца Даниила все – свои да наши
Потом, когда Данилову монастырю передали Долматово под подсобное хозяйство, я как раз тогда работал уже в монастыре. Мне дали послушание присматривать там за всем, на пасеке работать. Но для начала мы туда поехали в 1989-м году, сразу после Пасхи: братия во главе с отцом Даниилом и я с ними.
Приехали… Жутковато. Полная разруха. Руины. Заросли. Не пройдешь. Джунгли какие-то. В низине стоял некогда дом усадебный, потом его при советской власти в школу перепрофилировали, а как стало известно, что эту, уже давно пустующую к тому времени, постройку монастырю отдадут, кто-то взял да и поджег ее. Черное всё… Обвалившееся.
Осматриваем. Попался нам там один старичок. Вид у него был патриархальный: борода длиннющая, – и вместе с тем жалкий. Миша Кириллов его звали. Выпивал, бедолага. Но дед был с таким чистым сердцем! Бесхитростный. Нелукавый. У него тоже дом спалили. Пошел было в лес по грибы. Возвращается: дома нет. Хотели его в дом престарелых отправить, отказался. Поселился рядом, в сарае. Отапливал его зимой, как мог. Да мерз там. Ноги себе обморозил. Пальцы ему в больнице на обеих ногах ампутировали. Стал он в этот сарай всякий выброшенный другими скарб стаскивать. Соседи его гнать начали.
– Дедулечка, чего ж ты тут плачешь? – отец Даниил у него спрашивает, когда мы его там неподалеку от нашего руинированного храма нашли.
Каждого старался для Царствия Небесного приобрести
Сидит там среди этого собранного им же мусора, – прямо как дитя.
– Да вот, – запричитал, – меня выгнали. И некуда мне идти.
– Ты не плачь! – тут же приободрил его батюшка. – Мы тебя в обиду не дадим. К нам прилепляйся!
Так он и стал нашим помощником.
– Как там Миша? – спрашивал я потом у отца Даниила, когда сам уже в семинарию поступил.
– Миша там хорошо. Как какая проблема, он бежит, решает ее сразу. Прижился на подворье. Наш человек!
У отца Даниила все – свои да наши. Каждого старался для Царствия Небесного приобрести.
Дорога не вещь, а память о человеке
У него была огромная паства. Сколько хороших, образованных, светлых людей. Смотришь: они все как родные. Всех и каждого батюшка старательно вел, опекал – не так, чтобы чуть человек в Церкви освоился, то всё: сам уже разбирайся. Нет, каждому в меру его духовного возраста батюшка что-то подсказывал, дальше вел, дальше. Остановок быть не может, если это действительно духовная жизнь.
Разные бывают у пастырей чада, а у батюшки все какие-то послушные были. Это надо как-то уметь так расположить души.
Да и братия Данилова монастыря отца Даниила очень любила.
Мне приходилось бывать в келлии батюшки, помогать ему. Раньше батюшка в «больничном», что при входе в обитель справа, корпусе жил. Это было такое ветхое помещение, с прогнившими балками – того и гляди обрушится. А он как-то ни на что внешнее не обращал внимания, молился себе и молился. Потом, как реконструкция началась, я ему вещи помог в новую келлию перенести. Было их совсем немного. Батюшка запросто и нам, мальчишкам, ключ от своей келлии давал.
Придешь, помню, думаешь: у него нет времени, приберусь-ка. Начал как-то мести, смотрю: а у него и кровати-то нет! Это, оказывается, две тумбочки, а на них лист ДСП положен, а сверху такой тоненький матрасик…
Смотрю: а у него и кровати-то нет! Это, оказывается, две тумбочки, а на них лист ДСП положен
Еще, помню, лавочка у него там деревянная стояла. Она у него еще в старой келлии была. И когда он переезжал, он всё об этой лавочке заботился. А я было стал артачиться:
– Да ее и поставить-то в новой келлии некуда…
– Нет, эту лавочку надо взять, – запереживал вдруг отец Даниил. – Ее один очень хороший человек сделал (а она действительно на удивление добротно сделанная). – Нельзя этого дедушку забывать!
Видимо, к тому моменту уже умершего… И вот, батюшке не вещь сама по себе, а память о человеке была дорога.
Батюшка на эту лавочку икону, помню, поставил. Поясная – пророка Даниила. А еще у него в комнате разве что шкаф был с книгами да письменный стол, тоже весь книгами заваленный. На стене висел киотик, в котором были постригальные свеча и крест. Вот и всё. Иконки в келлии были совсем простенькие. А то, что ему приносили, – однажды целый домашний иконостас, старинные иконы (кто-то умер, и родственники передали), – он всё это сразу же раздавал. Только что кому понравится – батюшка тут же вручал! Не жалеючи.
Не был привязан к вещам, утешений себе не искал. Всё готов был отдать
И гостинцы ему чада всегда несли. Они у него все в прихожечке оставались – в келлию даже не заносил. А потом братия к нему придут:
– Батюшка, можно?
– Бери.
Не был привязан к вещам, утешений себе не искал. Всё готов был отдать. Деньги ему в конвертах приносили, тоже всё на раздачу шло. Братии – кому на отпуск даст, другому на лечение. О себе батюшка не заботился. Себя не жалел.
Вниз по лестнице и опять наверх – не зарядка, а аскетическое упражнение
Постник был, молитвенник. Великим постом первую седмицу вообще ничего в рот не брал. Помню, притащил я ему с трапезы скромный паек, а он меня разворачивает:
– Так, Александр, бери всё и неси назад. Я тебя не просил.
А вот к другим в отношении поста и прочих аскетических подвигов был снисходителен.
– Главное, – говорил, – чтобы пары всей этой еды, ее разнообразия, не затмевали вам ум и разум.
В нашем же естестве всё взаимосвязано, – вот наестся человек до отвала, да и пошел вразнос, столько всего накуролесит. А всего-то надо было посдержаннее в элементарном, в еде, например, быть. Как-то внешне сдерживать себя. Помню, мы, ребятня, взметнулись по лестнице в братском корпусе – не через две, через четыре ступени летели. А наверху отец Даниил:
– Так, дружочки, ну-ка, вниз опять спустились, вышли на улицу и спокойно назад поднялись.
Это, кстати, и внутренней, столь необходимой в духовной жизни, степенности учит.
Самого-то батюшку-то обычно не видно и не слышно. Мог он внезапно точно вырасти перед тобой. Да и в храм зайдет незаметно, встанет в сторонке, молится. Никогда о себе не заявлял, не выставлял себя ни перед кем. Скромный, тихий человек глубокой духовной жизни.
В некоторых сложных случаях батюшка мог тебя к отцу Иоанну (Крестьянкину), например, перенаправить. Помню, подошел я к нему с каким-то путаным вопросом…
– Ой, – говорит батюшка, – что ж я тебя к отцу Иоанну не взял? Надо было тебя взять в Печоры. Вот только что ездил. Как же я не догадался взять тебя с собой.
Батюшке Иоанну про отца Даниила, помню, скажешь, а он:
– Молимся о нем, поминаем, – тут же отзывался.
Была между ними духовная связь. Как между всеми подвижниками, наверно.
Помню, отец Даниил, бывало, устанет, вдаль куда-то посмотрит… А как будто зрит какую-то тайну Божию. Рядом с ним запредельность бытия ощущалась. Он был постоянно в молитве – весь в себя углубленный, собранный, никогда лишних слов не говорил. Не болтал ничего попросту. Не смеялся. Рассудительный. Спокойный. Если кто начинал какую-то панику разводить, батюшка всех успокоит:
–Так, молимся, братия. Спокойно. Без суеты.
А потом уже возмутивший кого-либо вопрос досконально разбирать начинает. Прямо по фразам – человек ему излагает, а он:
– А если вот? А вот так?.. – чем-то это было как раз похоже на метод отца Иоанна (Крестьянкина).
Вот и батюшка также соразмышлял с тобой. Никогда не давал слету рекомендаций. Всё у него было с глубочайшим рассуждением.
Он всегда напоминал слова преподобного Серафима Саровского: стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся. Не надо метаться, о чем-то там таком воображать несусветном, негодовать: как это так, не по-моему вышло?! Стяжи дух мирен! И тогда всё по-Божьему в твоей жизни пойдет.
Сам отец Даниил дух мирен как раз и стяжал. Нам бы теперь не утерять этой спасительной траектории: идти след в след – к Богу.
30 января 2020 г.
