«Раньше была любовь и простота. Поэтому и старчество было» Воспоминания 92-летнего духовника Киево-Печерской лавры

Архимандрит Авраамий (Куява)

16 июня сего года исполняется ровно 30 лет, как Киево-Печерскую лавру вернули Церкви. . Это знаменательное событие было приурочено к великому юбилею нашей истории – 1000-летию Крещения Руси. 16 июня 1988 года на площади у Дальних пещер была отслужена первая торжественная литургия, на которой молилось множество духовенства и верующих. С этого дня в лавре возобновилась монашеская жизнь. О жизни обители до ее закрытия советской властью вспоминает духовник Киево-Печерской лавры архимандрит Авраамий (Куява).

65 лет назад Адам Куява, будущий отец Авраамий, пришел в лавру и был принят в число братии монастыря. Свои первые послушания он нес в послевоенное время – один из самых сложных периодов в истории Церкви. Израненная и осквернения изуверами-богоборцами святыня только начинала оживать и подниматься из руин после 20 лет запустения. Но, в утешение верным, пережившим невиданное дотоле кровопролитие, в возрожденной лавре изобиловала благодать, почившая на старцах Божиих. Отец Авраамий застал то поколение печерских старцев, которое было призвано еще до революции и сохранило живую традицию духовного преемства из глубины веков. Он усвоил их дух, ревность по Бозе, твердость в вере, простоту и христианскую любовь. Ими дышит слово батюшки, отражая этот тихий свет в нынешний день.

Когда началась Великая Отечественная, я был в допризывниках, а через некоторое время мой год уже брали на войну. Наше село Борки на 350 дворов, откуда я родом, недалеко от Белоруссии, поэтому, когда меня мобилизовали, довезли до Бреста. Потом переправили в авиаполк в Запорожье. До 1945-ого служил в авиационных войсках: обслуживал самолеты, дежурил, готовил взлетные площадки. Армия была всем обеспечена. Государство очень ценило летчиков и заботилось о них. Это была наша сила! Офицеры ходили по струнке, зимой в кожухах, весной в кожанках из лайки – все у них было настоящее, высшего качества. Их хорошо кормили, давали в столовой белый хлеб, выпечку. Город Запорожье – это был технический центр, в нем стояли войска.

Там я служил до демобилизации. Тогда вера в армии преследовалась. Ну, идет солдат в воскресенье в увольнение – кто куда, а я – в собор, в церковь. Нашел я собор, пошел на службу. А на второй день меня вызывает замполит на ковер, часа на полтора. И давай меня песочить: «Кто тебя воспитывал? Какие у тебя идеологические взгляды?» И тому подобное. Говорю: «Я верующий, и вся семья у нас верующая. У нас до советской власти в селе не было ни одного неверующего». – «Ну, иди, я тебя еще вызову». А после этого меня так стали уважать, дали хорошую характеристику, когда уходил из армии, так что можно было сразу директором устроиться. Оказывается, офицер был верующим, его жена в церковь ходила.

Там была еще другая, старинная церковь из красного кирпича на улице Грязнова, и вот меня спрашивают: «Вы хотите в ту церковь пойти?» – «Хочу», – говорю. Меня повели, как раз был воскресный день. Я стоял на службе в военной форме. А хочу причаститься. Но куда же шапку со звездой девать? И вот один из рядом стоящих сам предложил: «Давайте, я подержу». Я пошел, причастился. Возвращаюсь. А он смотрит-смотрит на меня: «Вы сможете ко мне в следующее воскресенье прийти в гости?» Отвечаю: «Чего ж, смогу».

Так вот, у него собирались монашки, духовных книг была уйма, пели псалмы и песнопения духовные. И я попал в этот духовный очаг. Мне там дали книгу о Серафиме Саровском, и я ее читал на посту. Однажды зашел лейтенант и стал возле меня, но ничего мне не сказал, он тоже оказался верующим. А с Николаем, который держал в то воскресенье мне фуражку, мы впоследствии не теряли духовной дружбы. Он был чуть старше меня, тоже фронтовик. В то время он уже прислуживал пономарем в церкви.

О монашестве я тогда еще не думал. Жил на квартире над Днепром. Потом встретил Николая, он и предложил: «Я тут знаю рядом пожилую женщину, хочу вас с ней познакомить, поговорите насчет жилья». Ну, хорошо. На следующую неделю я пришел, и он меня познакомил с бабушкой Феодосией – маленькая такая, сгорбленная, так любила монашествующих! Она была из богатых людей, из помещиков, а в советское время работала прислугой. Богатых же забирали, выискивали их, она чудом осталась, Господь уберег. «Где надо» знали, какого она происхождения, знали, что молится, в церкви подпевает, Псалтирь читает. Все видели, выслеживали противников коммунизма. Вызвали ее как-то и спрашивают: что, мол, читаешь? Она говорит: «Да!» – «Ну и читай!» Так я и остался у бабушки Феодосии, работал портным, пока в Киев не переехал.

Милостью Божией я поступил в Киево-Печерскую лавру в 1953-м году. Пришел в сентябре, как раз на праздник преподобного Феодосия. Когда наши верующие из Запорожья собрались в паломничество, я с ними вместе в первый раз поехал в Киев. Посоветовал мне посетить святыню мой друг Николай (в постриге Никон). Помню, три дня добирались из Запорожья на паровозе, который ехал небыстро, всюду останавливался, подбирал людей. Прибыл я в лавру – и уже начинается всенощная ко преподобному Феодосию.

Когда Николай раньше посещал лавру, то познакомился с отцом Герасимом. И когда мы приехали на праздник преподобного Феодосия, то он повел меня прямо к старцу. Игумен Герасим (Григорий Павлович Стешенко, 1878–1956 гг.) тогда был духовником братии. Родом он был из Полтавской губернии. В молодости батюшка служил в царской армии, а в те годы, когда я пришел, конечно, уже был старенький. Он также исполнял послушание записчика. Стояла такая небольшая будка, как у милиционера, там, где сейчас казаки сидят, – при въезде на Ближние пещеры. В ней продавались открыточки с лаврскими видами, маленькие иконочки, свечки, ладан, крестики, наборы для покойников. И в церкви еще один записной ящик. А больше ничего не разрешали, все было запрещено. Иконочки верующим – и то потихоньку, из-под полы, маленькие, как карточки. А так, чтоб настоящие иконы выложили в церковной лавке, как сейчас, – такого не разрешали, ничего не давали делать и продавать. Все серьезно, с проверкой приходили. После войны, знаете, люди боялись, пережив столько всего. Кого выпустили из заключения, а кого еще держали. Гонимы же были.

И вот отец Герасим, который стал моим духовником, сидел в этой будке, принимал записки, а после исповедовал причастников. Вообще батюшка был духовником и исповедовал два монастыря: наш и Покровский, и еще семинаристов. Каждый месяц его забирали на Исповедь. К тому времени, как приехал в паломничество, я уже решил уйти в лавру – в Киеве службы служатся, есть батюшки и монахи. Пришли мы с Николаем к отцу Герасиму проситься, а он мне говорит: «Почекай, я зараз закінчу, й підемо до мене в келію обідати». Во время обеда я сообщил ему, что хотел бы поступить в монастырь, и спрашивал, мол, как здесь – трудновато? Батюшка сказал, что надо идти к наместнику отцу Нестору.

Приходим мы с отцом Герасимом к будущему владыке: «Отец наместник, возьмите его в монастырь, он хороший мастер, все умеет шить!» А я работал тогда в мастерской. Наместник говорит: «Отец Герасим, я знаю, что вы плохого не посоветуете. Ну, Бог благословит!» А у отца Нестора через неделю-две была уже назначена архиерейская хиротония, и надо было готовить облачение. Вот я его и пошил: саккос, омофор, все, что надо. Простенькое такое, не то что в парче, – в нем его и рукоположили. Царствия Небесного владыке! Уже почти полвека, как он упокоился.

Нет лучшего жития, чем монашеское

Отец Мелетий, казначей, дал денег на дорогу. У меня запаса не было, хватило только в одну сторону приехать. Вернулся я на работу и сказал там, что поеду к себе домой на Волынь. У меня мама тогда болела. Рассчитался, приехал в лавру, и меня здесь очень милостиво приняли. Так я и остался в монастыре. Милость Господня покрывала нас, лаврскую братию, везде. И до сегодня радоваться и не нарадоваться тем, что Господь хранит нас. Нет лучшего жития, чем монашеское.

Моего друга Николая Господь вскоре тоже в лавру привел. И мы были здесь вместе до закрытия в 1961-ом. Игумен Никон (Николай Илларионович Гаркушенко, 1915–1986 гг.) стал моим духовником после отца Герасима. Он потом и маму свою сюда забрал. После закрытия монастыря они жили под Киевом, в Ирпене, в хате, которую он мне завещал. Но она мне была не нужна, и я это наследство отдал тому, кто в нем нуждался. Отец Никон похоронен на Зверинецком кладбище на Печерске.

В начале 1950-х братии в монастыре было около ста человек. Сюда после открытия обители, в военные годы, пришли монахи из Ионинского и других окрестных монастырей. Все сошлись в лавру, потому что другие монастыри советская власть не позволила открыть. В послевоенные годы здесь были сильные старцы, к которым тянулись люди. Я еще застал ныне прославленного отца Кукшу (Величко), большого угодника Божиего, известного духовника. Его позже перевели в Почаев. Но старец приезжал сюда, в лавру, к преподобным, проведывал. А последние годы он жил в Одессе, в Успенском монастыре, где и был похоронен.

Здесь были сильные старцы, к которым тянулись люди

К отцу Дамиану (Корнейчуку) тоже приходило много людей. Он схимонах, чадо преподобного Ионы Киевского, и до лавры подвизался в Ионинском монастыре. Старец жил в корпусе над Ближними пещерами, его келия располагалась на втором этаже. Летом он принимал народ на веранде, а в остальное время выходил к прихожанам в комнату, которая рядом с келией находилась. Вот это я хорошо помню. Отец Дамиан стоял возле иконы Успения Пресвятой Богородицы, когда ее опускали для поклонения. Послушание возле чудотворного образа несли два схимника – отец Дамиан и отец Парфений. Люди подходили и с благоговением прикладывались к иконочке.

Еще одним духовником и старцем был игумен Андрей (Мищенко), который, кроме того, имел послушание ризничего и вычитывал болящих. Он жил в корпусе над Ближними пещерами, это та комната, где мощи угодников просушивают, рядом с келией, где я ныне милостью Божией обретаюсь. Как-то он мне рассказывал, что у гроба преподобного Антония стал читать молитвы над больным. А тот как подскочит, как схватит крест, как кинет его – он и полетел. Отец Андрей ему приказывает: «Пойди и принеси! Зачем ты это сделал?» – «Батюшка, простите, это не я сделал, не знаю, зачем». Пошел, поднял и положил на место. Похожие случаи у него не раз были.

После меня вскоре в лавру пришли отцы Исаия (Коровай), Феофил (Россоха), Руф (Резвых), Мардарий (Данилов). Все мы, молитвами преподобных Печерских, духовно укреплялись в лавре, черпая монашескую науку от своих старцев. Вместе со мной в Антониевых пещерах постригались монахи Руф, Захария и Исаия. Я был четвертым. Обычно постригали в Антониевом храме. С тех пор чин пострига никак не изменился до сего времени. А вот лавра изменилась – благоукрашается, реставрируется. Ремонт очень нужен. Ведь церковное благолепие – это уважение к святыне. А тогда жили скудно, все постройки ветшали, да и постоянный контроль ощущали.

На Дальних пещерах была богадельня, где доживали простые монахи – старинные. В богадельне прислуживала Надя, крупная женщина, из образованных, она носила ведром еду и раздавала ее. Трапезная находилась там, где сейчас располагается владыка наместник митрополит Павел. За монастырем числилась еще Иоакимовская церковь, пятидесятый корпус, а остальные здания были отданы рабочим. Помню иеромонаха Анемподиста (Васильева), пещероначальника – скромный такой, прямо образец. Он говорил, что в 1945-м году здесь человек до десяти всего было, потому что ночью братию ловили и сажали в тюрьму. Хотя Патриарх договорился с властями, чтобы Церковь не трогали, но они внешне не трогали, а внутренне ковыряли. А при мне до 100 человек Богородица собрала. Старшее поколение – все старцы, исповедники! Не было ни одного, который бы в тюрьме не сидел, только современные, которые молодыми пришли. Все посидели в заключении, кто умер, кто живой, пощады не было, так как лозунг был такой, что религия – это вред…

Все посидели в заключении, пощады не было

Помещений было мало, потому что в монастырских корпусах жили мирские, а братия теснились в комнате по 20 человек. Паломники летом устраивались ночевать во дворе или в «мытарствах» на полу лежали как снопы (у стены с изображением мытарств при входе в Ближние пещеры – ред.). На преподобных Антония, Феодосия и Успение Богородицы приходило очень много людей, они останавливались по домам у верующих. Тогда многие спасались странноприимством, никаких гостиниц и в помине не было.

По обычаю, всю ночь молились. Площадь перед храмом, которая сейчас под асфальтом, вся зеленела под травой, на ней сидели прихожане и паломники, пели псалмы и духовные песни. Каких они только не знали! Среди них были и бродячие слепцы, как в старину, которые распевали разные духовные сказания. В город люди не имели привычки выходить, держались лавры. Были небогаты, но имели крепкую веру и простоту. Да!.. И нужда была, и любовь была.

Идешь по монастырю – и всюду поют псалмы, звучат прекрасные мужские голоса. Многие ездили в паломничества в Почаев, в другие монастыри, и научились. И такие у них были спетые голоса – как на Небеси! И баритоны, и тенора – слушал бы и слушал! Закончат одно петь, другое начинают. Наш лаврский клирос тоже исключительно пел. В него входили опытные монахи. Архимандрит Никон (Белокобыльский) был знаменитый лаврский запевала. «Блажен муж» только начинает, уже душа трепещет… А сейчас кругом – новая техника, микрофоны-магнитофоны…

Я сначала был пономарем, потом долгое время служил ризничим, потому что старые монахи стали умирать, часть братии отослали в Балту, в Одессу, в Почаев, под конец тут оставалась горстка. Власть уже имела в планах закрыть Киево-Печерскую лавру. А в Одессе – там дача Патриарха, там фуникулер прямо в море спускался, хорошо так все устроили…

В послевоенные годы не было рвения к монашеству, так как гонения не утихали, и люди боялись

После войны немного дали послабление, в 1945-ом году. Правда, на короткое время. В целом же монахи были гонимы, многие сидели в тюрьмах. Почаев не был так подвержен гонениям, потому что там Запад рядом, они подальше от столицы. А те монастыри, которые недалеко от Киева, позакрывали. Поэтому в послевоенные годы у молодых не было такого рвения к монашеству, так как преследования и гонения не утихали, и люди боялись. Когда советская власть наших монахов разогнала, все разъехались кто куда. Одни на Кавказ, другие в Почаев. Больше всего гонений было в России. Там нанесли первые удары по Церкви, все закрыли, один Псково-Печерский монастырь остался. Я туда ездил – тоже хорошо.

В Почаеве, как ни пытались, сколько ни нападали, но там такая сила была собрана – не смогли закрыть. Правда, много монахов разогнали, даже наместника архимандрита Севастьяна держали в органах. Он потом говорил, что его в один мешок завязали, а другим мешком, с песком, били, чтобы на них работал. Но он такой – говорит: «Хоть убейте, я не пойду на вас работать!» Тогда его сняли и в Одессу отправили. Он по специальности портной, а в Одессе наместник был в то время. И наместник Почаевской лавры стал трудиться портным. Сильно сдерживало власти то, что Запад и Рим говорили о коммунистах, передавали по радио, что Почаевскую лавру гонят, забрали наместника, монаха, посадили в тюрьму, били его. Об этом объявляли по всему миру каждый день. Власти хотели все делать втайне, создавая впечатление, якобы у нас тут свобода – а не получалось. Но эти гонения были попущением Божиим. Если тучи идут, рано или поздно будет гроза. Архидиакон Феодор, из старых монахов, как-то сказал: «Читали газету? Во Франции в эту ночь коммунисты убили 300 священников. Раз там такое происходит, значит, и к нам скоро дойдет».

Эти гонения были попущением Божиим

В 1961-м году власти устроили провокацию, чтобы закрыть лавру. Пришел такой себе чекист, его специально послали, вроде фотокор, и стал снимать кругом. Владыка Нестор говорит одному из братий: «Запрети, чтобы они тут не снимали, ходят, всякие сведения собирают». И вот наш монах отец Павел и двое других – Игорь и Руф – подошли, взяли этого засланного под руки так, что у него пуговицы поотрывались, – и на выход. Он сейчас же позвонил, и когда приехала сюда машина с милицией, кричит: «Бандиты, побили!» Их арестовали и забрали: отцам Павлу и Руфу дали по 5 лет, а Игорю – 3 года.

После закрытия лавры я, с Божией помощью, остался в Киеве и сначала пошел работать кочегаром. Через год устроился в организацию, которая занималась выращиванием цветов. Потом, когда гонения на верующих немного утихли, служил на Демиевке, ходил во Владимирский собор. В штате Вознесенского храма на Демиевке не состоял, но на службах вынимал частицы из просфор и читал поминальные записки. В лавру приходил и после закрытия. К мощам прикладываться не разрешали, но я умудрялся приложиться. Чугунный пол специально смазывали маслом для того, чтобы никто не становился на колени. Было большое сожаление, горе с плачем…

Мир слабый – и монахи слабые, вот так и ослабевает дух

Современные монахи от старых отличаются тем, что прежние имели большой дух и крепость телесную. Как говорит святитель Игнатий (Брянчанинов) и многие святые, отцы того времени обладали большой силою духа и силою телесною, потому они имели и подвиг, и молитву, и все. А теперь уже идет ослабление в мирском быту, а монахи же не падают с неба, из мира приходят. Мир слабый – и монахи слабые, вот так и ослабевает дух. Кроме того, нет еще твердой дисциплины, послушания. Раньше ведь монах не имел права без благословения сделать лишний шаг.

Я 1926 года рождения, мне сейчас 92. Все уже из моего поколения умерли, последним был протоиерей Мефодий Финкевич, известный проповедник. Он окончил духовную академию в Москве, служил во Владимирском соборе, потом много лет настоятелем храма на Демиевке.

Что сказать о традициях лаврского старчества? Давно, детка, уже не видать старчества. Раньше дух другой был. Все сокращается, особенно духовное. Раньше была любовь и простота. Поэтому и старчество было. А сейчас все новое и новшества. И его уже не возобновишь. Уже при Оптинских преподобных старчество начало убывать. О чем говорить… А старцы поддерживали людей! Прежде все по-простому было, а теперь мудрование: мол, лучше можно жить, давайте, чтоб было лучше, не так просто. И всему этому верят. А надо все испытывать: или так жить, или по-другому.

Раньше была любовь и простота. Поэтому и старчество было

Из лавры видно, как с небес. И Господь извещает избранных Своих, что нам предстоит. Когда старец Дамиан помер, сюда поместили Полихрония (Дубровского), он стал тут жить, сюда к нему люди ходили, он им помогал. Полихроний (в схиме Прохор) – это раб Божий (потом преставился в Почаеве), и он делился со мной тем, что слышал от старцев: что будет война и кончится, что лавру закроют, но потом откроют.

Был у нас слепец один, дежурил у ворот, как к владыке идти. Слепой, но привился к лавре, и его поставили на послушание, стоял с палкой, стерег. Он такой чуткий был и прозорливый, все помнил и рассказывал. Так вот, он тоже сказал, что лавру еще откроют. А внизу располагалась котельная, в которой работал молдаванин, топил там. Газа тогда не знали, сначала дровами топили, потом углем. И однажды я проходил на праздник возле котельной, а он мне навстречу: «Что я видел, батюшка! Полный двор котов! Что-то нехорошее грядет!» А лавру уже начинали щипать, говорили, чтобы уезжали в Почаев, в Одессу, в Балту.

А другая раба Божия, Галина Лукинична, которая жила на Дальних Пещерах в полуподвальном помещении и этим была довольна, еще и людей принимала, рассказывала, что видела в тонком сне. Заходит она в храм, как обычно, а на клиросе, где батюшки всегда находились, – певчие-женщины, и играет патефон. «Я со страхом прохожу дальше, – говорит, – вижу: владыка Нестор сидит спиной к алтарю». Она мне: «Батюшка, почему так? Что-то нехорошее!» А через год лавру при нем и закрыли. Это уже были предзнаменования, что туча близко. Им главное было – Церковь разрушить и разогнать людей, которые в храмы ходят.

Недавно где-то уже подписались, во Франции или в другой европейской стране, что никакого Бога нет, никакой религии не надо, это, мол, все пустое… А если у соседа хата горит, то и нам нужно смотреть внимательно, быть начеку. Сейчас в мире есть два государства, как два полюса: Россия и Америка: все остальные смотрят, к кому пристать и на чью сторону перейти.

Церковь – это значит люди

Дай Бог покаяния, дай Бог держаться Церкви и не опоздать. В любое время надо каяться, как есть, чтобы не опоздать, потому что не знаем времени, когда Господь призовет. Чем скорее начнем, тем лучше, потому что тогда человек будет больше подготовлен.

Останется часть верных, но сложно будет держаться Бога. Все эти документы и новшества связывают людей. Это должно очень настораживать. Хотя все написано в Евангелии и в Откровении, и все идет точно по написанному. Враг ставит сети на свое царство. Апостол писал, что наступят страшные времена, лютые, когда христиане, верные Богу, будут объявлены врагами. Дай Господи, чтобы не испытать их, потому что сказано: будет очень тяжко и трудно. Потому что сатана сильно рассвирепеет, особенно на христиан, что не хотят его слушать и принимать его печати, и подвергнет их за это сильным гонениям.

Есть дореволюционное предсказание о том, что Господь в последние дни, когда придет антихрист, заберет Великую церковь лавры на Небо. Вся Церковь у Божией Матери имеет цену. Лавра, конечно, особо. Но Церковь – это значит люди. Их поднимут на Небо. Тех, которые останутся верными и не подвергнутся государственному влиянию, которое будет заставлять их принять антихристианские установления. Достойных людей, которые не покорятся сатане, Господь заберет. Дай Господи, чтобы мы удостоились, и нас пожалела Божия Матерь. Чтобы не презрели нас, потому что стыдно будет, не дай Бог. Поспешим принести покаяние, чтобы не опоздать…