Живите в простоте и кротости духа

В издательстве «Русскiй Хронографъ» вышла в свет книга В. Пейкова «Встречи со старцем Назарием». Она рассказывает о современном болгарском подвижнике благочестия архимандрите Назарии (Терзиеве; 1933–2011). Его биография умещается в несколько строк: в 1960 году он поступил послушником в Рильский монастырь и в том же году был пострижен в монашество. В 1965 году отец Назарий был назначен игуменом монастыря святого Архистратига Божия Михаила в селе Кокаляны, где пребывал до кончины. За этими скупыми строками — удивительная сокровенная жизнь, о которой рассказывает книга, впервые издающаяся на русском языке (перевод А. Селезнева). С разрешения издателей мы публикуем предисловие к книге, написанное Митрополитом Саратовским и Вольским Лонгином, и ряд воспоминаний об удивительном болгарском подвижнике.

Я провел в Болгарии четыре года (1988–1992). В это время я достаточно часто общался с архимандритом Назарием, о котором написана эта книга, — человеком совершенно удивительной простоты, глубины и духовной опытности.

Как и многие другие люди моего круга общения, я исповедовался у отца Назария, и хочу сказать, что он был человеком правильного духовного устроения: абсолютно трезвым, без экзальтации, и в то же время необыкновенно строгим подвижником. В монастыре Архангела Михаила он прожил более сорока пяти лет, из них лет двадцать он жил там один. Делал все сам, начиная от ежедневных хозяйственных забот (в том числе он готовил пищу для себя и многочисленных духовных чад, которые к нему собирались порой в очень большом количестве) и заканчивая регулярным богослужением. На Литургию к нему приходил один певчий, а все остальное он совершал сам. И так двадцать лет! Причем зимой этот монастырь в горах часто засыпало снегом, по нескольку недель туда невозможно было подняться, и отец Назарий оставался там в одиночестве, без связи с внешним миром.

Отец Назарий никогда не терял необыкновенно добродушного, очень открытого устроения и был готов в любую минуту принять человека, оставив абсолютно все свои дела.

Когда я уже вернулся в Россию, у нас стали появляться книги о старце Паисии. И, когда я читал его беседы, у меня все время было чувство, что мне все это знакомо, что мне это кого-то напоминает. Через некоторое время я понял — отца Назария. Отец Назарий, если можно так сказать, был болгарским старцем Паисием. У него была очень простая, но образная речь. Причем все это было абсолютно естественно, он ничего из себя не изображал, а был таким, каким был. Но в этой его естественности и простоте было столько глубины, духовной мудрости, меткости! Слушать его можно было бесконечно, и это было очень назидательно, очень полезно. И самое главное — он умел буквально несколькими словами поддержать, воодушевить, ободрить человека и как-то изгладить все то тяжелое, с чем обычно приходят к старцу на исповедь.

Отец Назарий, конечно, был даром Божиим для тех людей, которые его знали. А знали его очень многие и приезжали к нему из Софии и разных мест Болгарии на исповедь и за советом. Знаю, что, познакомившись с ним, люди потом всю жизнь сохраняли к нему самые добрые чувства и, я бы даже сказал, благоговение.

Очень хорошо, что вышла книга Велизара Пейкова, и я думаю, что это не последняя книга об отце Назарии. Дай Бог, чтобы память о нем сохранялась в болгарском народе и помогала ныне живущим христианам, монахам и мирянам, оставаться верными своему призванию.

Митрополит Саратовский и Вольский Лонгин

Отец Назарий приземлил мой гордый ум^[1]

До того как встретить мне в жизни отца Назария, я находился в самом дерзком и самонадеянном возрасте. Очень любил читать, читал много, но страсть эта, как всякая страсть, никак не насыщалась, а только распалялась и имела уже нездоровую форму протеста по любому поводу. Я любил спорить просто так, «из принципа». В моем арсенале было всё: философия, психология, культурология, эзотерика, теория искусства, научно-техническая информация, и чего только я в себя тогда не напихал! А о христианстве правильного представления не имел ни малейшего. Знал о нем ровно столько, сколько можно было почерпнуть в энциклопедиях и переводных, преимущественно католических, философских источниках. Вероятно, и остальные знания у меня были так же «глубоки», но в разговорах с окружающими это не мешало мне иметь категорическое собственное мнение по всем вопросам.

Духовник, человек, сумевший с легкостью и сердечным расположением направить мой «умный взор» внутрь себя и увидеть, — отец Назарий — приземлил мой гордый ум без малейшего унижения, на деле показал мне, что без любви «буква мертва», и закон, какой бы он ни был, может быть подчинен нездоровым целям!

Рассказываю всё это только ради нашей интеллигенции, образованной части общества, до самозабвения страдающей «интеллектуальной гордостью». Явление это особенно тревожно на фоне нарастающей бездуховности.

Отец Назарий очень хорошо это чувствовал и безошибочно «читал» такие характеры. Знал, что плоды их «трудов» — споры, разногласия и отсутствие любви. Гордость и амбиции таких душ — самое любимое лакомство, незаменимое «питание» таких душ. Некоторые из тех, кому повезло встретиться в жизни с отцом Назарием, обломали свои зубы о его простоту, сердечное расположение и мудрость и низвергли себя с пьедесталов, но не все.

Я не был крещен и со всем своим высокоумием думал, что моя жизнь — это мое дело, потому что это я так решил. О Церкви у меня было представление только как о наборе ритуалов, а не как о собрании верующих. О благодати Божией тоже ничего не знал, это понятие связывал с космической или вселенской энергией. А Божий Промысл… тут и задумываться нечего: «Чем он отличается от судьбы? Кто мне скажет?!». Но с течением времени такое мировоззрение привело меня в тупик, оплело собственными противоречиями. Я почувствовал, что теряю почву под ногами.

Встреча

Помню, на воротах тогда висел латунный колокольчик, сообщавший хозяину о визите гостя. Нас встретил старец. В его присутствии я почувствовал себя ужасно неловко, не знал, как себя держать. Словно обезьянка, повторял за своим спутником действия неизвестного мне ритуала, и это сковывало меня еще больше. После формального представления батюшка взглянул на меня испытующе и тут же забыл о моем существовании. По крайней мере, мне так тогда показалось. И разговор их с моим приятелем с каждой секундой меня убеждал в этом всё больше и больше. Говорили они о родных приятеля, его родственниках, об учебе, о разных людях, известных им обоим.

Батюшка пригласил нас в беседку, собственно, больше моего приятеля, как я понял, но все-таки я пошел тоже. Теперь это любимое мною место в Кокалянах, и не только мною, а, уверен, всеми, кто пришел к отцу Назарию и оставил там свое сердце. Но в тот момент я лишь осматривался в новом пространстве, за столом под сенью виноградной лозы. Батюшка поставил перед нами по рюмке и налил чуть-чуть ракии. От этого мне стало еще более неудобно. Он, конечно, почувствовал мое состояние, взглянул на меня, коротко сказал: «Это необязательно» — и продолжил разговор с моим спутником. Чувствуя себя в их компании совершенно лишним, я уже стал сожалеть о том, что поддался на уговоры приятеля и приехал сюда, но встать и уйти было бы совсем уж глупо, и я продолжал оглядываться молча.

Разговор батюшки с моим приятелем протекал так, что вступить мне в него не представлялось возможным. И тут я осознал, что все это время батюшка внимательно следил за моим поведением!

— Женат? — это уже, наконец, мне.

— Да, и трое парней у нас уже.

— Хорошо. Семья — это хорошо. Кто монахом не стал, тому лучше пораньше жениться. Чтобы не давать повода лукавому. А чем занимаешься?

— В театре работаю.

— А-а, и это хорошо. Трудная профессия — переживать жизнь других, очень трудная.

— Да я не артист. Технический персонал.

— И это хорошо. Главное, чтобы тебе дело нравилось.

Работа мне не очень нравилась, прямо скажем, не горел я этим делом, но промолчал.

— А крещеный ли?

— Нет. Потому и пришел. Поговорить.

— И чего ж столько ждал?

Тут я начал оправдываться: да вот родители, атеистическое время, и вообще…

— Хорошо, что все-таки решился наконец, — сказал он в конце моей тирады.

— Но я пока не решил, в какую веру мне креститься. Думаю, в католическую.

— Хорошо, хорошо, и там есть добрые люди. Важно вообще не остаться без Господа. А почему именно в католики решил податься?

Вот! Ступил-таки на мою территорию! И меня прорвало: нравится, что там много книг, больше информации о них, и стоит только телевизор включить — о них говорят. Развивают социальную деятельность, начитанные и не отказываются от общения с народом. (Тут нужно сделать небольшое признание, что я немного походил к униатам и там почерпнул основные сведения.) У них есть что почитать, а в Православной Церкви нет никаких книг.

Во время моего монолога старец молча слушал, не отводя от меня испытующего взгляда, потом улыбнулся и сказал:

— Эх, милый! А до разделения Церкви кто писал все те книги?

Тут я понял, что есть нечто, мне неизвестное, и благоразумнее будет промолчать.

В течение всего нашего разговора батюшка излучал такое расположение, что моя страсть к спорам тут же испарилась. Расстались мы с обещанием с моей стороны креститься как можно скорее. И еще, как я потом узнал, с той нашей первой беседы, правда, за глаза, он так и звал меня — «книжный человек». Имя это за мной утвердилось уже после того, как мне удалось организовать одно из первых православных издательств, но никогда не звучало пренебрежительно или с осуждением. А при встрече он называл меня умалительным именем, как и родители в детстве. Мне это не очень нравилось, рождало чувство инфантильности. Но батюшка, разумеется, не вкладывал в него ни капли подобного смысла.

Крещение и первая исповедь

Крестился я во Владайском монастыре святой Петки. После Крещения почувствовал себя так, будто гора с плеч свалилась. Но «эти», как называл их отец Назарий, не оставляли меня в покое, всячески пытались лишить меня обретенной свободы, начала новой жизни, преследовали напоминаниями событий прошлой жизни. Упорно сопротивлялся их натиску, но скоро осознал, что самостоятельно мне с ними не справиться.

Настало время моей первой исповеди. Никогда не забуду тот день! Путь к монастырю мне казался бесконечным. Во мне боролись всевозможные чувства, мысли, желание поскорее избавиться от них, чувство стыда и протест против их раскрытия, не простой перебор грехов, а переживание их последствий, осознание страшного факта: скольким людям я тем самым навредил.

По дороге приходилось часто останавливаться — от чувств перехватывало дыхание. Дважды даже думал развернуться обратно. И до сего дня называю крутой подъем к монастырю «Виа Долороса» ^[2]. Шел по нему, неся крест своих грехов, испытывая физическую боль от них, но шел с надеждой, что Господь все-таки меня примет.

Батюшка встретил меня в дверях. Пытался взглянуть ему в глаза, но чувствовал себя таким нечистым, что глаза мои невольно убегали прочь. Но он так задушевно начал разговор, что очень скоро я просто забыл, зачем сюда пришел. Помолившись в храме, мы сели на скамейку, коротко поговорили на общие темы, и в конце я сказал, что пришел на исповедь.

— Хорошо-хорошо, — сказал батюшка, — пошли в храм, там благодать.

В дверях остановились. Он взглянул на меня характерным своим взглядом, слегка прищурившись, но очень внимательно:

— Но свою торбу с книгами оставь здесь. Внутри будем говорить о вещах простых.

Я чуть не расплакался! Мне так хотелось говорить именно о простых вещах! В храме говорил, задыхаясь, сквозь слезы, а батюшка всё повторял: «Так, так, Бог простит, Бог простит тебя».

Потом снова сели в беседке, несмотря на то что мне хотелось убежать. Никогда не был так откровенен, и срам меня душил.

Батюшка заговорил первый:

— Человек редко кается до конца. Два-три раза в жизни. Когда придет настоящее покаянное чувство, не упусти его. Лучше редкое, но настоящее покаяние. Господь его видит, и тебе польза.

Намного позже, только когда сам стал священником, я понял всю глубину его слов.

Потом наш разговор пошел в том русле, будто и не было только что моей исповеди. И это я понял позже: не священник — Бог прощает. Но и священник должен быть на своем месте.

Обратно из монастыря я не шел — летел. Душа моя ликовала!

Это было в годы кризиса: купоны, перебои с электроэнергией, нескончаемые митинги и т. д. Нам, людям того мира, всё представлялось каким-то хаосом, в котором, несмотря на нежелание, приходилось участвовать.

Нам с женой было очень трудно с тремя маленькими детьми на руках. Постоянный недосып и переутомление, настоящая борьба за выживание, не кино, а реальная жизнь без надежды на будущее вынуждали нас проживать день за днем.

А в Кокалянском монастыре ничего не менялось! Все было так просто, по-настоящему, и батюшка улыбался так тепло! Однако это не означало, что его не интересовало, «как там внизу». Следил за событиями и волновался. Особенно его волновал церковный раскол ^[3], он возмущался позицией тех, кто стремился использовать ситуацию ради собственных амбиций. «Богатый фасад, — говорил он, — а за ним — пустота. Какая такая демократия? Демонократия!!!».

Хаос, пустота, смятение при отсутствии твердой опоры на Истину меня измучили. Жизнь моя преобразилась, а встать на твердую почву всё никак не удавалось. Батюшка питал мою душу, но разум мой оставался голодным. Я всё еще был «книжным человеком».

По благословению батюшки я записался на богословский факультет.

С погружением в науку, а более на фоне церковного раскола у меня всё чаще появлялись мысли о священстве. Сначала только мысли. Поделился ими с отцом Назарием.

— Зачем? — спросил он меня.

— Ну, как же, батюшка! Такие события вокруг, и мне трудно переживать их без Бога. Всё другое, и теперешнее мое занятие мне кажется бессмысленным.

— Знал бы ты, с чем тебе предстоит столкнуться, если станешь священником, — сказал он, посмотрев на меня испытующе, и в голосе его прозвучала такая забота обо мне! — Не спеши! Бог Сам выбирает Себе служителей. Раз хочешь, значит, станешь!

А через несколько лет произошло со мной то, что и по сию пору считаю чудом.

В ночь на преподобного Сергия Радонежского 25.09 ^[4] видел сон. Будто хожу я по залитым солнцем горам и ищу, куда бы спрятаться от палящих лучей. И вдруг внизу во впадине среди березовой рощицы вижу храм и чешму ^[5]. Пошел к нему, но тут проснулся.

Сон как сон, ничего особенного. Но почему-то он никак не выходил из моего сознания. Думал о нем постоянно. Сон был настолько реальным, с его звуками, запахами, что в реальности я постоянно натыкался на его следы. Стало это меня смущать, и я бы поделился им с батюшкой, если бы не знал его отношения к снам. Он не одобрял сны и их толкования или предсказания, привязку к собственной жизни. Не отрицал, что бывают промыслительные сны, но говорил о них, что это большая редкость.

Прошел почти год, и стал я все-таки забывать о своем сне, о неотвязных переживаниях. Как-то отправился в горы на прогулку. Пекло в тот день ужасно! Наткнулся на заброшенное строение, обхожу его, чтобы вступить в тень от деревьев, и слышу внизу гул, вроде как человеческие голоса. Подошел к краю холма, заглянул вниз, а там… До сих пор при воспоминании перехватывает дыхание.

Там был храм из моего сна! Единственное отличие — не было березовой рощицы.

Волнение превышало мои силы. Я понимал, что происходит что-то вне логики этого мира, не мог больше носить это в себе и после очередной бессонной ночи побежал в монастырь к батюшке.

Батюшка, видя мое волнение, против обыкновения сразу же усадил меня в беседку.

— Что случилось?

— Это давно случилось, но сейчас… — от волнения я не мог связно говорить.

— Спокойно, спокойно, — перекрестил он меня. — Не надо драматизировать.

Выпалил ему всё сразу. Он слушал очень внимательно, время от времени сдвигал свою скуфью всей ладонью на затылок, потом возвращал ее вперед почти до бровей. Свой рассказ я закончил словами, что уже познакомился с тамошними местными людьми. Они мне сказали, что храм там бесхозный, священник бывает два-три раза в году.

— И что? — сказал он мне, глядя серьезно в глаза. — Хочешь туда пойти? Хорошо. Иди, помогай людям. А там — как Бог решит!

Впоследствии оказалось, что отец Назарий прекрасно знал это место, но тогда ни слова мне об этом не сказал.

Я стал ходить туда в свободное время и помогать чем мог. Скоро вокруг нас собралась небольшая группа единомышленников, радеющих о восстановлении храма. По делам храма, в попытках решить самые неотложные проблемы мне приходилось часто бывать в Митрополии. К сожалению, у меня, мирянина, прав на это почти не было, и это окончательно утвердило меня в решении принять священство.

Отец Назарий с момента моего рассказа и до этого дня молча наблюдал за развитием событий и совершенно не удивился, когда я сказал ему, что окончательно решил стать священником.

— Хорошо. Иди к владыке и скажи, что я благословляю. Он знает! — перекрестил меня, повернулся спиной и через плечо мне бросил: «А стаж тут пройдешь ^[6], если будет на то воля Божия»!

К моему сожалению, цепь непредвиденных обстоятельств повлияла на дальнейшие события. Рукоположили меня только через 10 лет после описанных событий, но «слава Богу за всё!». В это время я был серьезно занят издательской деятельностью, готовил к печати и распространял духовную литературу.

После моего рукоположения отец Назарий коренным образом изменил свое ко мне отношение. Перестал называть уменьшительно-ласкательным именем, и «книжным человеком» я для него тоже больше не был. Наши разговоры перешли совершенно в иную плоскость, где было больше открытости. Он много рассказывал о себе, делился опытом отношений с прихожанами.

Отец Назарий всегда был и остается со мною рядом. На каждом богослужении вспоминаю его, и нет у меня никаких сомнений в том, что память ему будет вечная.

* * *

Шла к старцу Назарию, как к родному дедушке

Батюшка назвал меня Елисаветой. К нему меня привела одна благочестивая христианка, работница Синода. Было это в недавнем прошлом, в пору гонений на Церковь. Моя знакомая была тогда озабочена поиском духовника, что в условиях всеобщего доносительства сделать было непросто. Кроме того, забота о личном спасении осложнялась еще реальной опасностью встретить лжедуховника.

Муж ее занимал достаточно высокое положение и поиски женой духовника воспринимал с большой опаской, даже запрещал ей ходить на исповедь. Но, когда узнал, что она ходит к отцу Назарию, коротко сказал: «К нему можно». Теперь нет нужды скрывать, что тогда метастазы коммунизма поразили все общество, и контроль церковной среды оставался в пределах интересов власти.

Итак, мы отправились в Кокалянский монастырь. Тем, кто знает дорогу туда, известен и трепет перед обстоятельствами пути. Остановится ли автобус там, где нужно? Пожелает ли водитель открыть двери на остановке «Дьявольский мост», которая на самом деле является началом пути к святому для тебя месту? Потом смущение, боязнь побеспокоить в столь ранний час старца, еще до времени, когда он принимает. Есть еще опасность вообще его не застать.

Пришли, и все сомнения и переживания рассеялись. Первое мое впечатление о батюшке: он очень прост и обаятелен. Запомнилось, что скуфья постоянно спадала ему чуть не на нос, и ему все время приходилось сдвигать ее на затылок. Теплый взгляд его глаз, обрамленных лучиками морщин, казалось, проникал сквозь тебя. Но страшно от этого не было. Наоборот, его готовность в любой момент пошутить располагала к нему и сразу делала близким человеком.

У него была замечательная собака по кличке Волкан, необыкновенно послушная. Двери храма там, мне казалось, постоянно были открыты, но Волкан никогда внутрь не заходил. Там же крутились щенята, и батюшка, обращаясь к Волкану, говорил: «Ну-ка, иди к ним» — тоном, каким обычно говорят с маленькими детьми, и Волкан его слушался.

Женщина, с которой я приехала, прошла к старцу, а я осталась ждать снаружи. За временем я не следила, но мне показалось, что прошло около получаса, когда она вышла. Вышла заплаканная, но в то же время совершенно спокойная.

Со страхом переступила я порог кельи, будто шла к зубному врачу. Опуская здесь причины своего волнения, скажу, что мои слова сопровождали громкий безудержный плач. «Ну-ну, не надо, не надо так плакать», — успокаивал он меня. Я-то ждала, что он будет меня ругать, как до тех пор и бывало на моих исповедях, но встретила совершенно другой прием. Ушла я от батюшки, окрепнув духом, полная радости.

В то время я еще не знала, что содержанием исповеди нельзя делиться с другими, и рассказала своей знакомой, как старец реагировал на мое поведение в бытовой ситуации, как он хвалил меня, говорил, что я поступила правильно. На что моя знакомая очень удивилась: «Да ну?! Не может быть! Меня он за то же самое очень ругал и даже дал мне епитимию». Со временем я поняла, что у него не было каких-то схем в отношениях с нами. К каждому из нас он подходил с учетом всех обстоятельств личности, условий жизни. Советы его всегда были адресованы конкретному человеку, и только ему. По этой причине он не любил, когда его слова передавались другим.

Всегда меня утешали его улыбка и спокойствие. Шла к нему, как к любимому дедушке. В то время мои дети были маленькими, муж болел, и мне редко удавалось вырваться к батюшке в монастырь. Старец не любил договоренностей, когда мне приехать, и я просто ехала в надежде, что застану его. Это притом, что отец Назарий жил в условиях войны, настоящей войны в Церкви. Раскол иначе не назвать. А раз война, значит, опасность для жизни. И это не метафора.

Отец Назарий любил осмысленный разговор, не терпел пустую болтовню, и я ездила к нему только с самыми серьезными своими заботами. Во время беседы он легонечко меня крестил, благословлял. Раз или два я пережила маленькое чудо личного характера. Он говорил, например: «А должно бы то-то и то-то случиться». Говорил о вещах, не зависящих от меня, и я понимала, что этого не может быть. А потом против всякой житейской логики, человеческой психологии все происходило именно так, как говорил старец. В противном случае ситуация становилась бы безвыходной. Старец благословлял, и становилось так.

О страхах и сомнениях в духовной жизни

Как мне помнится из его рассказов, в монастырь он пришел в 1968 году. Проводили его два его духовных наставника. Сам монастырь представлял собой просто руины. И в эти руины отец Назарий поднялся с запасом самой простой провизии, какую мог нести один человек на своих плечах. «Брат, брат, — заплакал один из провожатых отца Назария, — куда мы тебя привели!». Будто на смерть, на заточение был он отправлен. А отец Назарий вспоминал: «Они так говорили искренне, и слезы стояли у них в глазах. А я так же искренне в тот момент чувствовал себя в раю. И тогда, и сейчас чувствую себя здесь, будто в раю».

Дома у меня происходили странные вещи: не из рук, а с полок падала посуда, закрытые шкафы бились о стену и разбивались. Это реально происходило без всякой истерии. Полтергейст… Спрашивала отца Назария, что мне делать, потому что просто страшно было жить. А он мне говорил: «Да не обращай ты на это внимания. Сколько раз тут у меня они и топали, и стукали, и дверями хлопали, и голосили… Я только обернусь в ту сторону, перекрещу их и дальше сплю. Они ведь хотят, чтобы на них обратили внимание, ждут интереса к ним». Этот урок я не забуду. Он принес мне много пользы, потому что не было другого способа выйти из ситуации. Чем больше я суетилась, тем хуже становилось.

Разумеется, я мучилась вопросами: «Почему так происходит? Неужели я такая грешная?». Новоиспеченный христианин, неофит, по рвению легко может оказаться в очень сложной ситуации. Болезненно переживая противодействия врага, легко дойти и до невроза. Особенно если в голове толкутся мысли: «Вот почему это происходит! Потому что я грешу», и начинаются собственные толкования. На это старец говорил: «Ни в коем случае не обращай внимание на зло». Тут же вспомнила о его советах, когда взялась перечитывать Паисия Святогорца, то место, где он дает наставление своему духовному чаду: «Что ты делаешь, когда темнеет? Зажигаешь светильник, и тьма сама отступает. Что с ней возиться?».

Помню, были у нас общие с другими чадами беседы у батюшки; ему задавали вопрос о сектах, как быть, как противостоять сектантскому натиску, йоге и прочим. А отец Назарий смеялся и говорил: «Лично меня это не интересует». Как так?! Мы (это я-то, человек с высшим образованием!) считали, что необходимо исследовать это духовное явление. И мне потребовался не один год, чтобы я, наконец, поняла, что заниматься нужно своим делом.

Тогда большинство из нас было неофитами: один вспоминал бабушкины молитвы, другой — дедушкину Библию, креститься учились по книжкам. Стали собираться после Литургии в кафе, обдумывать какие-то дела, и такое общение стало перерастать в братство. И мы задавались вопросом: «Мы хотим создать братство, а священник будет недоволен, мы его как бы вытесняем из своей среды. Как его убедить?». На это нам отец Назарий ответил очень просто: «Такие вещи происходят естественно. Если не складывается, значит, и не нужно. А когда нужно, священник после Литургии выйдет на солею и скажет: “Братья, так-то и так-то…”. Без предстоятеля ничего быть не может. Если и начнется, то развалится». Эти слова произвели на меня большое впечатление, потому что именно так все и получилось. Народ горел желанием, и появлялись дружества, но что-то вроде хора «Планинарска песен» выродилось в чисто светское общение.

Отец Назарий отгораживался от всякого шума вокруг собственной персоны, не любил излишнего внимания к себе. Когда я собралась привести к нему своего знакомого и делилась с тем: «Отведу тебя к старцу, очень духовному, чудотворцу», узнав об этом, отец Назарий сказал мне: «Ты что меня за дрессированного медведя выдаешь? Или в Софии церквей нет?». Очень сердился.

Он был сторонником не очень частого причащения, но я не могла себе этого объяснить, будучи совсем неопытной в реальном благочестии. И многие из нас, неофитов, особенно сверхревностные, потом отпали, обратились в различные ереси, прониклись духом протестантства. По этому поводу старец сказал: «Всё это от ревности не по разуму. Живите в простоте и кротости духа».

Сначала я стеснялась своего внешнего вида, не знала, как себя вести, а моя духовная наставница грех видела во всем: в моих распущенных волосах, длине юбок и прочем. Сама она ходила в юбке до пола и, конечно, в платке. Мне предстояло ехать на море, но мешала мысль — правильно ли, благочестиво ли будет? Море действовало на меня очень хорошо, но там ведь нужно быть в купальнике… Отец Назарий мне на это сказал: «Браво, браво, это очень хорошо для тебя. Сестра мне говорила, что после купания в море чувствует себя заново рожденной». Тогда я узнала, что он родился и вырос у моря и очень его любил. «Да, но разве море не есть что-то нехорошее? Ведь пишут, что в раю моря не будет», — настаивала я. «Оставь это, — смеялся он, ласково глядя на меня, — пусть это тебя не волнует».

Многие спрашивали его об антихристе, а он смеялся и рассказал историю абсолютно анекдотичную, хотя и подлинную. Пришла к нему за советом одна благочестивая попадья в смущении: муж накопил денег на гардероб, а какой смысл тратить деньги, если вот-вот придет антихрист, и наступит конец света. «Ну, вы даете! — сквозь смех выдавил он из себя, а потом добавил. — Помню в молодости, когда еще и монахом не был, ходил я в Княжевский женский монастырь. Там очень много говорили об антихристе, только этим и занимались. Оттуда возвращался я всегда очень расстроенный. Потом понял, что мы погрешаем, занимая ум такими вещами, не о Боге думаем, и это только повреждает нашу духовную жизнь».

Не любил он двуличия, двусмысленностей, особенно в церковной сфере, говорил, что Церковь и политика несовместимы.

Раскол

Очень показателен случай с попыткой захвата раскольниками кафедрального собора Александра Невского в Софии во время Литургии. Били церковные колокола, дошло дело до столкновений в алтаре храма. В тот день я там присутствовала, было действительно страшно. Под куполом звенели голоса, больше походившие на шум в центральной бане. Никогда в своей жизни не слышала и не хочу больше слышать подобное — крики, шум драки. Звуки эхом разносились от купола по всему храму, и казалось, что сам купол вот-вот на нас рухнет. Отец Нафанаил ^[7] схватил Дары, раскольники пытаются у него их вырвать, а он, маленький, субтильный, но держится, не отпускает. Потом откуда ни возьмись появилось много людей с дорогими видеокамерами. По всему стало ясно, что дело это организовано и хорошо проплачено.

Мы, маленькая группа, окружили Патриарха Максима. Мы были словно овцы, которых делят волки, высматривая себе жертву. Камеры снимали нас в упор, и было очень страшно, потому что мы не знали, в чьи руки попадут эти записи, что будет с нами, нашими семьями. Вдруг раздался шум со стороны входа. Вошел отец Назарий, и мы увидели, как к нему со всех сторон бросилась молодежь, человек двадцать. Все ему кланялись до земли, просили благословения. А он шел быстрыми шагами и успокаивал всех: «Спокойно, ничего не случилось. Только спокойствие, не бойтесь!». И с этими словами вошел в алтарь. Служба была перенесена в северный алтарь, где и была достойно закончена. А в центральном приделе творилось что-то страшное.

Интересный случай произошел с одним неспокойным человеком, которого считали серьезным христианином. Он очень хотел, чтобы я отвела его к старцу, но я отказывалась, помнила батюшкино недовольство моей неуклюжей попыткой привести к нему человека, как он сказал, словно в цирк смотреть на «дрессированного медведя». Кроме того, мне никак не хотелось вести своего знакомого в монастырь. Тем не менее он попал туда с одним молодым человеком, в дальнейшем избравшим духовную стезю. «Ты кто такой?» — спросил «серьезного христианина» отец Назарий. От такого вопроса тот оторопел и сказал: «Я христианин!», а старец ему на это сказал: «Ты грешник!». С обидой в голосе он все-таки признал: «Да, это мне тоже известно, бываю неискренен и фальшив». Так по-разному мог встретить человека батюшка.

Он говорил, что придет время, и христиане будут известны наперечет, поименно, как десять пальцев на руках.

Моя приятельница, относящая себя к интеллигенции, не знаю уж в каком колене, хотела увидеть старца. Человеком она была тонкого устроения, но духовно абсолютно непросвещенным, и увидеть-то старца хотела, скорее всего, из любопытства. Тем не менее мы поехали, вся моя семья и она. Для путешествия время было самое замечательное — поздняя весна. По дороге мы часто останавливались, наблюдали раков в реке, любовались красотами, устраивали привал, ели кебабчета ^[8], шкембе-чорба ^[9], настроение было совершенно замечательное, и так, не спеша, добрались мы до монастыря.

Приятельницу я предупредила, что отец Назарий может поговорить с ней. Человек он добрый, отзывчивый. Когда же мы появились перед ним, он, указав на приятельницу глазами, спросил: «Это кто?». И я, пришел мне вдруг такой ответ на его вопрос, сказала: «Она запуталась в жизни, батюшка, если можешь, помоги ей, дай совет». Батюшка отвел ее к себе в келью, из которой она скоро вышла бледная, молчаливая, и все ее благостное настроение, которым она перед тем была полна, вмиг улетучилось.

На обратном пути мы долго молчали, наконец она проговорила: «Как можно говорить, что старец добр! Я видела только его синие, твердые, как скала, глаза. “Хочешь, чтобы я тебе помог? — сказал мне. — Хорошо, помогу. Иди хорошенько поисповедуйся в любом храме”». Но этого сделать она не могла.

Еще раньше я водила ее в Княжевский монастырь на поклонение святым мощам преподобного Серафима Саровского, и тогда она выказывала большой интерес к Церкви. Но, работая с интеллектуалами, я заметила, что их гордость не дает им приступить к таинству покаяния, пойти на исповедь. «Пустое дело, — сказал мне потом старец, — не трать зря время».

Был как-то случай: духовное чадо батюшки принес ему газету «Всичко за всеки» («Всё для всех») и стал ему с возмущением ее показывать: «Как можно заниматься такими гадостями! Покупаю газету и вырываю страницы, выкидываю всё, что не хочу видеть!». Старец посмотрел на него и сказал: «А ты их просто не смотри. Не смотри то, что тебя смущает. Иначе как человек, который покупает такие газеты, прикоснется к вере? Самым неожиданным образом между другими вещами его душа может прикоснуться к Истине».

В школе в своем кабинете я организовала такой уголок: постелила чистое полотенце, установила икону, украсила цветами и зажгла перед ней лампаду. Даже инспектор, как-то вошедшая в мой класс, благодарила меня за то, как я организовала всё, создала атмосферу возрождаемого болгарского дома. Всё было в бытовом стиле и не противоречило национальной традиции, закону. Но одна коллега написала на меня донос, позвала во внерабочее время директора в мой кабинет, показала икону, сказала, что я заставляю детей молиться, что было совершенной ложью. Директор ей ответил, что для него испорченные стены в коридоре являются большей проблемой, чем колоритная атмосфера в моем кабинете.

Но меня эта история возмутила: «Как так можно?! Начало гонений! Я так стараюсь, а они?!». Побежала к батюшке, но он меня остудил.

— Ты перестаралась! — говорит. — Не надо проповедовать направо и налево!

— Почему?! — удивилась я. — Разве апостол Павел…

— Постой, — прервал он меня, — ты думаешь, у тебя благодати, как у апостола? Не надо. У детей есть родители. Если тебя спросят — отвечай, но не дергай людей за рукав.

Однажды зашел разговор о чудесах, и батюшка мне сказал: «Хочешь, покажу тебе чудо?». И, ликующий, повел меня смотреть готовые монашеские кельи. Чистенький деревянный пол из светлого дерева, удобная, но твёрдая кровать, комод, вазочка с цветами — никаких сверхудобств, но всё совершенное творение! И это действительно было чудо, потому что невозможно было себе представить, как это всё доставлялось сюда, в гору. Он говорил, что начал возрождать жизнь здесь, не имея ни лева в кармане, всё люди давали.

Всё необходимое само появлялось, конечно, не из небытия, а через людей. Закончился материал — кто-то несет то, что нужно; не хватает рук — приходят люди. Часовенка внутри выглядит, как конфетная коробка, иконы прекрасного письма, а под ними — венцы, нарисованные в возрожденческом стиле, какие я видела в Копривштице. Старец очень любил цветы, у него было много горшочков с ампельной геранью, которые он заносил в келью осенью, уже после Архангелова ^[10] дня.

Постепенно вокруг старца стала собираться братия, строиться монастырь. Теперь он был очень занят, постоянно вымазан варом, и однажды после Литургии он благословил нас всех ходить на исповедь уже в Софии.

То, чего я раньше никогда не встречала, — это отсутствие дистанции. Старец вообще не был таким важным духовником, никоим образом. Садился на траву, вытянув ноги, и так радостно смеялся. Запомнила его слова: «Милая, радуйся, не надо плакать! Жизнь нам дана для того, чтобы радоваться и благодарить Бога. Говорить Ему: “Слава Тебе, Господи!”».

Журнал «Православие и современность» № 41 (57)