Старец Паисий

На Афоне двадцать монастырей. Афонское правление состоит из «парламента», где заседает по одному представителю от каждого монастыря. Есть исполнительный орган, состоящий из четырёх человек (один из них председатель, «протос»). Его делегирует на год один из пяти главных афонских монастырей. В тот год «протосом» был монах из Хиландара, мой духовный отец. Он с утра до вечера сидел в Карее в своем офисе (так положено по афонским правилам). А когда рабочее время заканчивалось, шёл к старцу Паисию, жившему неподалеку от Кареи. Куда бы он ни шел, его сопровождал афонский полицейский, «сэрдарис». Однажды он взял меня и мы следовали за «сэрдарисом». На одном из перекрёстков, не доходя до каливы старца Паисия, к нам присоединился незнакомый монах. И так вчетвером мы пришли. На дворе ночь. Стучимся. Старец Паисий приветливо открывает нам и приглашает в свою комнату, где накрыто угощение на четверых. Откуда он мог знать, сколько нас?! И вот уже это такая радость была!

Старец Паисий

Первый старец, которого я встретил в жизни, был старец Порфирий (Баирактарис). Я не знал, что такое старец, был совсем «свеженький христианин», боялся прозорливости. Я специально читал Иисусову молитву в надежде на то, что так старец не увидит моих помыслов и моих грехов. А уже потом на Афоне радовался именно тому, что меня сейчас увидят насквозь и скажут, что мне делать с моим внутренним человеком.

Мы не раз ходили с моим духовником к старцу Паисию, потом меня посылали к нему с разными вопросами от Хиландарского монастыря. Поэтому чаще всего я видел Старца «по делам». Но когда он замечал, что со мной что-то неладно, он просто спрашивал: «Почему ты грустишь?» И всегда находил такое слово… а иногда даже без многих слов… посмотрит на тебя таким добрым взглядом, и все твои проблемы исчезают.

В середине 1980-х мы ходили по Афону с моим другом, парижским русским художником Володей Котляровым, по прозвищу «Толстый» (он действительно толстый). Были в Карее, в Хиландаре, на Катунаках, в Кутлумуше. А потом решили спуститься к старцу Паисию. Лето было, жара страшная. И Толстый сказал, что боится идти дальше, потому что спуститься-то он, может, и спустится, но как потом подняться ему в такую жару, он не представляет. И попросил: «Я тебя здесь подожду». Он остался, а я пошёл. Когда я со старцем Паисием прощался, он мне дал персик: «Возьми персик, у меня хорошие персики». Я взял. Он говорит: «Возьми ещё один». «Не надо». А он говорит: «Тебя там наверху ждут!» Откуда он знал, что меня ждут?! Но знал, потому что он всё знал. Я взял второй персик. Он даёт третий: «Возьми третий». Тут я уже решительно отказался: «Меня ждёт один человек, хватит». А он: «Ну как же? А Святая Троица?» Взял третий. Он четвертый даёт. Я говорю: «Уже Святая Троица, полнота». «А там и Богородица есть». Так что мы с Толстым каждый получили по два персика, и с такой лаской, с такой любовью. Старец Паисий, давая нам эти персики, словно отдавал самого себя. Он умел утешить человека по-настоящему!

Старец Паисий

Я удивляюсь, когда в книжках про старца Паисия читаю воспоминания о том, что якобы он говорил о последних временах. Я об этом от него никогда не слышал. Может, потому, что я прямо его не спрашивал. Его отношение всегда было очень конкретное к человеку, который к нему приходил. И он утешал этого человека, а не говорил об исторических недугах или политических угрозах.

Старец Емилиан

И не только он. Несколько раз в первые мои приходы на Афон я видел и слышал старца Емилиана (Вафидиса) из Симонопетры. Он тоже никогда не говорил на общие темы. Речь всегда шла о том, как человеку, приходящему на Афон, извлечь из этого для себя максимальную пользу, как ему измениться, возрасти в меру возраста Христова. А это никогда, или почти никогда не зависит от того, какое правительство и кто против кого.

Архиандрит Емилиан (Вафидис)

Старец Емилиан был настоятелем большого монастыря, поэтому он всегда был над своими птенцами, защищал их под своим крылом. Это чувствовалось даже по его осанке. У старца Паисия осанка была другой. Он, как одиночка, ко всем подходил, я бы сказал, «снизу». А результат один и у того, и у другого – ты ощущал их любовь. Беседы старца Емилиана были одновременно глубокие и богословские (не в смысле, что он объяснял догматы или смысл праздника). Речь всегда шла о смысле жизни, о том, как человек должен творить самого себя молитвой и постоянным вниманием, как раскрыть в себе образ Божий.

Отец Емилиан (справа) со старцем Ефремом Катунакским

У самого старца было очень чёткое представление о том, что каждый человек уникальная личность, и поэтому для каждого существует его собственный путь. Он понимал, что он, будучи игуменом, должен разобраться в том, каков чей путь и направить человека по его пути. Он считал, что если человек идёт не своим путём, хоть и очень хорошим и даже безупречным, он не достигнет того уровня, которого мог бы достичь. Поэтому главная задача игумена – разобраться в своих монахах: какой кто человек и что именно ему нужно.

О любви к врагам

На Афоне я встречался с людьми, которые очень почитают старца Софрония. Сперва в Хиландарском монастыре, а когда немножко выучил греческий язык, и стал обращаться с греческими монахами, то среди них встретил еще большее почитание духовности старца Софрония истарца Силуана. В Каракале за ужином часто читались творения старца Софронии. И вот я общался с такими людьми, и мне самому стал близок этот дух.

Архимандрит Софроний (Сахаров

Старец Софроний пишет, что человек должен стяжать Дух Святой. А как определить – стяжал ты Его или нет? Верен и безошибочен один способ. Это – чувствуем ли мы в себе хоть немного любви к своим врагам. Любовь к друзьям – дело человеческое. А вот если ты любишь врагов, то этого не бывает без Божией помощи. Для меня это было большим достижением, когда я начал чувствовать, боюсь сказать, любовь, но, по крайне мере, расположение к иным людям – иной национальности, иных взглядов и т. д. Ведь даже на Афоне часто встретишь неприязнь русских к грекам, или греков к русским, или румынам, не говоря уже об отношении сербов и болгар. Для меня было достижением, когда совместная молитва с «иными» меня радовала. Я учился понимать врага. Или даже не понимая его, всё-таки как-то любить. Это одна из важнейших вещей, которые Афон открыл для меня.

Естественно, там есть общий фон: уставное богослужение, келейная Иисусова молитва, которая творится не для того, чтобы исполнить правило, а чтобы изменить себя. Я рассказывал о карульцах, которые останавливаются на Иисусовой молитве и говорят: «Господи, Ты знаешь, что я хочу стать лучше, но не могу, помоги!» Иначе зачем богослужение, если оно меня не меняет, а я слушаю его, как хороший концерт? И красота богослужения, и красота афонской природы, и все эти отношения с животными, – всё должно приводить к одному: к изменению внутреннего человека и к преображению его. Вот я так понял Афон.